Филон, оршанский староста

Mеня всегда огорчает, когда люди, начитавшись исторических романов Александра Дюма и Вальтера Скотта, вздыхают, как, мол, жаль, что в белорусской истории не было подобной романтики.

Да как же не было — что ж, наши предки на каком–то диком острове жили среди Европы? Все у нас было — и рыцарские турниры, и философские диспуты, и невероятные авантюры... Вот с исторической памятью у нас проблемы, это правда... А с предками все в комплекте — от полководцев до поэтов.

Человек, о котором мы сейчас поговорим, был и полководцем, и дипломатом, и первым средневековым белорусским писателем, эпистолярное наследие которого использовал Владимир Короткевич. Его потомок стал прообразом любимого героя Генрика Сенкевича, рыцаря Кмитица. А сама его персона хотя сегодня не особенно на слуху, связана с настоящими легендами.

Родился он в Орше в 1530 году. Еще молодым прославился ратными подвигами, был назначен комендантом крепости Остер возле Киева, король Жигимонт II Август подарил ему Чернобыльское владение и Оршанское староство. Не нужно идеализировать политиков и военных — Филон воевал по законам своего времени, был то жестоким, то мужественным и в делах дипломатических иногда хитрил, иногда был честным и смелым...

Наверное, самая любопытная часть биографии нашего героя начинается после того, как его покровитель, король Жигимонт Август, умер, оставив свой трон «бесхозным». Почему так получилось — известно из легенды о Черной Даме Несвижа. Король был влюблен в прекрасную Барбару Радзивилл, а после ее смерти, наступившей, по общему мнению, от руки ее свекрови Боны Сфорцы, так и не смог создать прочную семью, оставить наследников...

И вот Речь Посполитая и Великое княжество Литовское охвачены смутой. Претенденты на престол интригуют, вербуют сторонников... Так получилось, что главными претендентами оказались... французский принц Генрих Валуа и русский царь Иван Грозный.

Ничего необычного в приглашении на престол иностранцев королевской крови нет — это нам еще из летописей известно. К тому же европейские правящие династии были сплошь повязаны родственными связями. Сторонниками «русского варианта» стали в основном те, кто был недоволен, что Великое княжество Литовское попало в вассальную зависимость от Польского королевства. Православная шляхта опасалась еще и за свою веру. Так получилось, что в партии, которая хотела видеть королем Речи Посполитой Ивана Грозного или его сына Федора, оказался Филон Кмита–Чернобыльский, создавший себе воинскую репутацию, отважно разбивая московские войска под Смоленском и Полоцком. Возможно, его позицию может проиллюстрировать письмо к троцкому кастеляну Астафию Воловичу, в котором Филон изобличает обычаи, установившиеся в государстве: «Ото, государю пане, от таковых бед люди топятса! Ото с таковых нендз давятса! Ото с того в неволю даютса! Яко и говорят многие во вси стороны: «Не только абы московский князь государем быть мел, але, хотя бы вже дъябел с пекла, только абы крывды людей божых мстил, а в порадок привел».

Филон взял на себя сбор информации о Московии, а также дипломатические переговоры. Но затея не удалась, в апреле 1573 году на польский трон был избран французский принц. Очень повезло Кмите–Чернобыльскому, что не был он вассалом русского царя, который расправлялся с боярами, не справившимися с его заданиями, способами простыми и максимально мучительными. А так царь всего лишь послал Филону голову козла — как оценку его дипломатических способностей. В письме к Теодоре из Воловичей, кастелянше Троцкой, Филон писал с досадой: «А московитин што лает, бо лепей николи не умел писать, ани мовить. Только б бог дал на сей соромоте от него перестать». Сенаторы ВКЛ, которые поддерживали кандидатуру Ивана Грозного и обманулись в ожиданиях, потребовали отдать оршанского старосту под суд — за провал миссии. Но опять ирония судьбы — Филона спасло коронование кандидата, против которого он действовал: за празднествами о суде забыли.

Может быть, и относился Филон к Генриху Валуа, как фанат хеви–метал к мальчиковой поп–группе, но профессиональные политики руководствуются отнюдь не эмоциями. Оршанский староста организовал торжественную встречу нового монарха и написал ему вежливое письмо: «Найяснейший милостивый господарю, королю наш милостивый! Иж пан бог сотворитель с презренья ласки своее божской рачил вашу королевскую милость, господаря нашого милостивого, з отчизн хвалебных вашей милости до тых, тут славных панств в добром здоровью принесть и на столицы незвытежоного королевства посадить».

В том же письме Кмита–Чернобыльский сообщает новому королю о действиях «неприятеля вашей милости господарского — великого князя московского», которого еще недавно «протаскивал» на польский трон.

Царствование сына Екатерины Медичи, известного нам по романам Александра Дюма, в «дикой северной стране» продолжалось недолго. Генрих Валуа со свитой вызвали в Польше культурный шок: их роскошные наряды, обычай мужчин накладывать косметику, носить серьги, обильно употреблять духи вызывали насмешки, обычаи гостей суровые шляхтичи «сарматской традиции» называли бабьими. Разумеется, это не помешало модникам и модницам Речи Посполитой в спешном порядке обновлять гардеробы в соответствии с завезенной гостями модой. Генрих польского языка совершенно не знал, да и вообще принимать участие в управлении доставшейся ему страной не желал. Король вел ночной образ жизни, проигрывал в карты огромные суммы из королевской казны и в конце концов тайно от всех, ночью, сбежал домой. Причем накануне устроил для сенаторов пир, на котором, естественно, постарался всех напоить вусмерть. Причинами для побега послужили не только перезревшая невеста Анна Ягеллонка и сложности жизни в незнакомой стране. Умер старший брат Генриха, французский король Карл IX, а трон Франции был для Генриха куда желаннее, нежели польский.

Кмита–Чернобыльский ужасно разгневался. В письме к Астафию Воловичу он пишет: «Дивные суть судьбы божи! Мы от ворот, а он дирою вон. Не только нам того розумети, але такого государского отъеханя всему свету не вместити! Неслыхана от веку, абы хто слепорожену отворыл очы; так и помазанцу божему тым способом од подданых своих уехати!»

Не пазычаў ёй славы», — писал народный поэт Беларуси Рыгор Бородулин.

Эпистолярное наследие Филона Кмиты–Чернобыльского — настоящий клад, до сих пор дающий возможности для открытий. Вот хотя бы в письме от 5 августа 1574 года к Астафию Воловичу есть фраза: «Нещасный есьми дворанин, згиб есьми в нендзы, а больш з жалю: люди на кашы переели кашу, а я з голаду здох на сторожы! Помсти, боже государю, грехопадение, хто розумеет! Бо прийдет час, коли будет надобе Илии Муравленина и Соловья Будимировича, прийдет час, коли будет служб нашых потреба!» В этом отрывке оршанский староста, выпрашивая «материальную помощь», сравнивает себя с летописными богатырями Ильей Муромцем и Соловьем Будимировичем. Это считается первым упоминанием в письменных источниках легендарного Ильи Муромца.

Безусловно, Филон обладал литературным талантом. В его письмах много образов, фольклорных выражений типа: «А теж, як доробило лихо, прорежутся и зубы». Обладал он и публицистическим талантом: «Што за люди того панства?! Яких послушенств не мусило быть? Яких щодробливостей? — Только дай! Яковое справедливости? Богатому так, а убогому сяк! Которого сумненя? — Кого кто не пекне через ногу! А лакомство? — Бо, де, ввесь бы свет роздал, душ польских и литовских не насытить: все мало! А цнота всех справ? — Тая се, де, в них из ботов вызула!.. Всё кламство, всё лож, нет бога! Бий, забий, дери, лупи — то найлепшый пан и то рыцер!» — обрушивается он на нравы своего времени.

Первым в Беларуси заинтересовался письмами оршанского старосты Ефим Карский, использовавший их при написании своего фундаментального труда «Белорусы».

В письмах Филона довольно много упоминаний об отчетах его многочисленных агентов в соседних странах. «А я, слуга вашей панской милости, маючи таковую ведомость, того ж часу и тое годины другого есьми шпега, Олексея Надавца, там же еще до границ выслал, абы што певного и неомыльного, выведалшися, мне знать давали»; «По высланю до вашей панской милости отсюль з Оршы того хлопца моего Лосятинского сегодня, у во второк, марца второго, прислал до мене з заграничья шпег мой на имя Кузьма Труба посланьца своего, даючи знать, иж на днех теперешних блиско прошлых люду московского немалые, де, войска до Смоленска прибыли». То есть был Кмита–Чернобыльский, если говорить прямо, начальником разведки, что–то вроде таинственного М. из сериала о Джеймсе Бонде. Особенно обширная агентурная сеть у него была в Московии. Иван Грозный об этом знал и принимал свои крутые меры с помощью опричников. Впрочем, и Филон не стеснялся допрашивать изловленных неприятельских шпионов.

Тайная сторона жизни Филона отразилась и на его смерти. До сих пор неизвестно, где он похоронен. Зато сохранилась эпитафия, написанная Ш.Старовольским: «Падарожны, пад гэтым каменем госць, мужны, праслаўлены ў Сарматыi сенатар Фiлон Кмiта, гаспадар Смаленска, умелы на полi бою, першы сярод першых».